Тьма, — и больше ничего - Страница 6

К оглавлению

6

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Я услышал, как хлопнула дверь, и вроде бы до моих ушей донеслись рыдания.

— Ты оскорбила его в лучших чувствах, — заметил я.

Она высказалась в том смысле, что чувства, как и справедливость, — последнее прибежище слабаков. Потом протянула стакан. Я наполнил его, зная, что утром она не вспомнит ничего из сказанного сегодня (при условии, что сможет встретить следующее утро) и будет все отрицать, причем яростно, если я попытаюсь ее просветить на этот счет. Я уже видел ее в таком состоянии, но это было давно.

Мы добили вторую бутылку (точнее, она) и половину третьей, прежде чем ее подбородок упал на залитую вином грудь, и она захрапела. Храп звучал, как рычание злобного пса.

Я обнял ее за плечи, руку сунул под мышку и поднял на ноги. Она сонно запротестовала, шлепнув меня липкой от вина рукой:

— Оставь меня в покое. Хочу спать.

— Ты и будешь спать, — ответил я. — Только в кровати, а не на крыльце.

Я провел ее — спотыкающуюся и всхрапывающую, причем один глаз был закрыт, а второй замутнен — через гостиную. Генри стоял на пороге своей комнаты — его лицо казалось бесстрастным и более взрослым, чем когда бы то ни было. Он кивнул мне. Одно движение головы — но оно сказало мне все, что я хотел знать.

Я уложил Арлетт на кровать, снял туфли и оставил храпеть. Ноги ее были раскинуты, рука свесилась вниз. Вернувшись в гостиную, я увидел, что Генри стоит у радиоприемника, который Арлетт уговорила меня купить годом раньше.

— Не должна она говорить такое про Шеннон, — прошептал он.

— Но она скажет это еще не раз, — ответил я. — Такая уж она, такой ее сотворил Господь.

— И она не может разлучить меня с Шеннон.

— Она и это сделает, если мы ей позволим.

— Не мог бы ты… папка, не мог бы ты найти себе адвоката?

— Ты думаешь, адвокат, услуги которого я смогу оплатить теми жалкими деньгами, которые лежат на моем банковском счете, устоит против адвокатов, выставленных «Фаррингтон компани»? Эта фирма пользуется в округе Хемингфорд немалым влиянием. А мне по силам только махать косой на поле. Им нужны эти сто акров, а Арлетт хочет их продать. Есть только один способ, но ты должен мне помочь. Поможешь?

Генри долго молчал. Он наклонил голову, и я увидел слезы, полившиеся из его глаз на вязанный крючком ковер. Потом он прошептал:

— Да. Но если мне придется смотреть… я не уверен, что…

— Я сделаю так, чтобы ты помогал, но не смотрел. Пойди в сарай и принеси джутовый мешок.

Он пошел и принес. Я же взял на кухне самый острый нож для разделки мяса. Когда сын вернулся и увидел нож, его лицо побледнело.

— Это обязательно? Не можешь ты… подушкой?..

— Слишком медленно и болезненно, — ответил я. — Она будет сопротивляться. — Он принял мои слова на веру, словно я обладал опытом, убив до жены с десяток женщин. Но я никого не убивал. Мог сказать только одно: во всех моих не очень-то определенных планах — точнее, грезах — по избавлению от Арлетт я всегда видел себя с ножом, который сейчас держал в руке. Так что именно этому ножу предстояло стать орудием убийства. Нож — или ничего.

Мы стояли в свете керосиновой лампы — электричество, если не считать генераторов, появилось в Хемингфорд-Хоуме только в 1928 году — и смотрели друг на друга. Нас окружала тишина ночи, особенно глубокая в кукурузных полях, нарушаемая лишь малоприятным храпом Арлетт. Но при этом в комнате присутствовало нечто еще — неотвратимая воля, которая словно существовала отдельно от этой женщины (уже тогда я подумал, что почти физически ощущаю рядом ее; восемью годами позже я в этом уверен). Если хотите, это некий призрак, но призрак, который находился в доме еще до того, как умерла женщина, которая им стала.

— Хорошо, папка. Мы… мы отправим ее в рай. — При этой мысли лицо Генри прояснилось.

И каким же отвратительным теперь мне все это представляется, особенно когда я думаю, как он закончил свой путь на этой земле.

— Все произойдет быстро, — пообещал я. И подростком, и взрослым мне приходилось перерезать горло десяткам свиней, и я рассчитывал, что все так и будет. Ошибся.

Давайте я все расскажу по-быстрому. Ночами, когда я не могу спать, — а их много, — в голове у меня все проигрывается снова и снова: каждый удар, стон, каждая капля крови, все как в замедленной съемке. Поэтому давайте я все расскажу по-быстрому.

Мы направились в спальню, я — первым, с мясницким ножом в руке, мой сын — следом, с джутовым мешком. Вошли на цыпочках, но могли бы бить в барабаны — все равно не разбудили бы ее. Я взмахом руки велел Генри встать справа от меня, у ее головы. Теперь мы слышали не только храп, но и тиканье будильника «Биг-Бен» на прикроватной тумбочке, и мне в голову пришла странная мысль: мы — врачи у смертного одра важной пациентки. Но я все-таки думаю, что врачи у смертного одра не дрожат от чувства вины и страха.

Пожалуйста, не надо много крови, подумал я. Пусть она вся останется в мешке. И будет лучше, если он сейчас скажет, что не хочет этого, в последнюю минуту.

Но он не сказал. Возможно, решил, что я возненавижу его за это; может, мысленно уже отправил ее на Небеса; может, помнил бесстыдный средний палец, берущий в круг его промежность. Не знаю. Знаю только, что он прошептал: «Прощай, мама», — и надел мешок ей на голову.

Она всхрапнула и попыталась стянуть мешок с головы. Я собирался сунуть нож в мешок и там уже сделать все, но Генри приходилось плотно прижимать мешок к голове, чтобы она из него не выскользнула, так что реализовать задуманное не получалось. Я увидел ее нос, натягивающий мешковину, он был как акулий плавник. Я увидел панику на лице сына и понял, что он вот-вот убежит со всех ног.

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

6